Затерянная улица - Страница 15

— У меня шина спустила! — крикнул мне вслед Вандервельде.

Я сделал вид, что не слышу.

После ужина я подошел к амбару и заглянул в щель меж досок. Машина хозяина стояла на середине у кучи желтого, высушенного табака. Все шины были в порядке, но левое переднее крыло помято и левая передняя фара разбита.

Куртка Ханки висела, как всегда, в углу склада. Я пошарил во внутреннем кармане и достал справку, выданную лагерем для перемещенных лиц. Я подумал о том, как гордился Ханки своими «бумагами» и сунул ее себе в карман, чтоб не нашли люди посторонние. Я знал, что друзья Ханки и сотрудники Польского общества взаимного кредита позаботятся о похоронах. А мне, уж если нельзя попасть туда и в последний раз взглянуть на Ханки, остается лишь отправиться в Симко и попытаться забыть его.

Френчи Коут отвозил Джо на выходной в Симко, и я поехал в город вместе с ними. За сушилками наблюдал Курт.

В Симко я провел горестный вечер. Я заходил в пивные, но не в силах был выносить смеха. Чем больше я старался забыть своего друга, тем больше думал о нем. Я не сомневался, что Ханки был прав, когда сказал, что пройдет не одна неделя, пока мы получим заработанные деньги. Мне пришла мысль заявить на Вандервельде, но я решил, что это бессмысленно. Кто в пору уборки, в сердце страны табака, прислушается к батраку-неудачнику? Это кончится тем, что меня обвинят в бродяжничестве.

Я пошел к самогонщику и купил две бутылки дрянного виски, одну я выпил тут же. В голове у меня вертелись слова Ханки. «Никогда я не знал хорошей жизни, Джордж». Мучительный крик души униженной половины человечества.

Я вышел на шоссе со своей бутылкой и остановил машину, которую вел молодой парень, ехавший в Сан-Томас. Он высадил меня на развилке, где от шоссе дорога вела на север к ферме Вандервельде. Я выпил вторую бутылку виски и направился к ферме. Мною владела боевая, вызванная опьянением идея сказать в лицо хозяину, что мне все известно, потом посмеяться над ним, как он смеялся над Ханки.

Я пересек поле и уже совсем близко от двора заметил шедшую по тропинке Мэри. Я спрятался в изгороди и увидел, что навстречу девушке идет Курт. Потом они вдвоем пошли к полю, ее рука лежала у него на поясе. Все они подлые, винить одного Морица мало. За Ханки я должен им всем отомстить.

Спустя полчаса я вернулся на стык проселочной дороги с шоссе и подождал Френчи. Я подал знак, и он остановил машину. Я сказал Френчи и Джо, что меня довез до этого места парень, ехавший в Сан-Томас.

Мы почти достигли фермы, когда нам встретился Курт. Он бежал по дороге, то и дело оглядываясь через плечо. Тогда-то мы и заметили беловатый столб дыма над двором фермы.

Мы затормозили рядом с пожарной машиной, приехавшей из небольшого городка к югу от фермы. Две сушилки и амбар выгорели, уцелела только частица пола амбара, и все еще курился остов автомобиля Вандервельде. Джо выскочил из машины и заглянул в топочные коробки трех других сушилок — у всех до предела были отвернуты краны, вытекший мазут загубил табак.

Начальник пожарной охраны сказал Морицу, что огонь перекинулся от сушилок на амбар. Никто ему не возразил, однако я знал, что ветер дул с противоположной стороны.

Миссис Вандервельде и Мэри всхлипывали в дверях кухни, со страхом глядя на Морица, а тот стоял посреди двора и больше уже не смеялся — он то раскрывал, то закрывал свой жирный рот, как выброшенный на сушу карп.

Утром, когда все еще спали, я прошел по задворкам между выгоревшим амбаром и потрескавшейся, с разбитыми стеклами оранжереей. На земле лежал полусожженный клочок документа. Наклонившись, я прочитал вписанное в графу начало имени: «Станислас Цим…» Я вдавил башмаком бумажку в землю. В некотором смысле ее можно было считать эпитафией Ханки. Но разве этого достаточно?

...

Мадлен Гранбуа

Озеро Красного Червяка

Папаша Матье снял шляпу, старую бесформенную шляпу, усаженную «мушками» всех цветов: белыми, красными, золотисто-коричневыми, голубыми, точно кусочек неба, ярко-желтыми и черными, как сама ночь. Он выбрал маленькую серенькую мушку с тем же отливом, что крылья стрекоз, скользивших в тот день над поверхностью воды, и старательно прикрепил ее к концу моей лесы. Потом, торопливо оглядевшись, сунул руку в карман, вытащил клейкую приманку, ловким движением насадил ее на крючок и, довольный своей работой, протянул мне удочку, ободряюще ухмыляясь.

Я принялся за дело. Честно говоря, рыбная ловля никогда меня особенно не прельщала, и сейчас я с удовольствием пустил бы лодку по течению, а сам бы мирно отдыхал, как деревья с их словно застывшей листвой, как неподвижное гладкое озеро.

Но доктор Плурд рассудил по-другому.

— Мертвый сезон — лучшее время для рыбной ловли, — наставительно сказал он, когда несколько часов назад мы выгружали пожитки на дощатый настил Клуба Галет.

Мы приехали туда ненадолго, но это маленькое путешествие было заранее подготовлено и тщательно организовано моим старым другом. Не успел я переступить порог его дома, как он начал описывать ни с чем не сравнимые восторги, светлые радости и дивные наслаждения, ожидавшие нас в Клубе.

В дорогу мы отправились хмурым серым утром, но кипучему энтузиазму моего друга все было нипочем, а когда на опушке леса ветер донес до нас аромат барбариса, доктор Плурд и вовсе потерял голову. Возбужденный, помолодевший, добродушно посмеиваясь, он принялся напоминать папаше Матье, нашему проводнику, о доблестных подвигах, которые они вместе свершили в былые времена. У него так и чесались руки поскорее взяться за дело. Едва мы успели добраться до охотничьего домика, как он, не теряя ни секунды, объявил самым категорическим тоном: