Затерянная улица - Страница 28

Занялся серый, мглистый рассвет. Редкий мокрый снег, падая и тая, покрывал плиты тюремного двора грязной пеленой. Во внутреннем дворе зловеще возвышалась виселица. Нас было немного — два-три журналиста, тюремный врач, адвокаты, Кюрли и я. Скрипнула дверь, и показалась Мария Приютская. Она бросила жадный взгляд в нашу сторону. При виде мужа она резко остановилась, а он вперил в нее ледяной взор. Потом он стал неловко, но дружелюбно помахивать ей беретом. По лицу женщины разлилась невыразимая нежность, что-то неуловимо прекрасное чудесным образом преобразило ее отталкивающие черты. Подошел палач и завязал ей глаза. Она шагнула к помосту. И тогда в глубокой тишине, в то время как священник бормотал напутственную молитву, все услышали, как она стала напевать монотонную мелодию из трех нот. У меня сдавило горло, я закрыл глаза. Нет, это невозможно! А когда я открыл их, большое тело Марии Приютской качалось в воздухе и руки ее беспомощно болтались. Кюрли не было рядом.

Два года спустя, раненный во время драки, Кюрли Бошан признался мне в своем преступлении. Это он убил стариков Лепин. Тайком сойдя на берег, он, уже пьяный, вошел в дом, решив во что бы то ни стало найти спрятанные деньги. Поднялась ставшая обычным у них явлением ссора. Кюрли кричал, угрожал. Когда он убедился, что старики упорно отказываются расстаться со своим богатством, им овладело бешенство. Он схватил топор и, оттолкнув Марию, цеплявшуюся за него, зверски убил стариков. Когда, отрезвев, Кюрли, охваченный безумным страхом перед ожидавшей его виселицей, совершенно потерял голову, Мария успокоила и приободрила его. Она же и подготовила его бегство. Он всецело отдался в ее руки. Кюрли оказался не только трусом, но и подлецом… Он вскочил в товарный поезд и пересек границу. Потом нанялся на грузовой пароход. Он был спасен.

А Мария? Подкинутое когда-то, всеми осмеянное дитя, Мария Приютская? Она осталась, чтобы быть опозоренной, обвиненной в убийстве, судимой и приговоренной к смертной казни!

Никто из нас, несчастных слепцов, не догадывался, что в этом безобразном теле горело пламя самой чистой любви.

Мы сидели на террасе притихшие. Было слышно, как плещется река, как шаги одинокого прохожего замирают на дороге. Потом вспыхнула спичка доктора Плурда, а девицы Маркот вскочили и одновременно воскликнули:

— Ах, боже мой, уже половина одиннадцатого, а напитки еще не поданы!

...

Ральф Густафсон

Голубь

Сжавшись в кресле испуганным комочком, Дебора прислушивалась к шорохам в доме. Кресло называлось «капризкино». И хотя теперь ей было уже десять лет и ее больше не наказывали, она часто забиралась в свое детское кресло, и оно уютно обнимало ее. Она сидела в детской у окна, открытого на зеленый газон.

Она была одна в большом деревянном доме, стоявшем на холме за городом, там, где река ныряет в глубокий каньон Магог Гордж. Отец и мать после ужина уехали в город, как всегда наказав ей лечь спать в восемь часов. Но был конец мая, когда дни стоят долгие, а воздух напоен ароматом сирени и птичьим гомоном, и Дебора тихонько сидела в сумерках, полная изумления перед красотой совершавшейся вокруг нее жизни, которою особенно остро чувствуешь в минуты одиночества.

Вдруг раздался резкий, неожиданный звук, расколов звенящую тишину на тысячу острых осколков страха. У Деборы заколотилось сердце. Она замерла затаив дыхание.

Звук повторился, отчаянный, прерывистый, где-то над самой ее головой. Он шел с чердака. Дебора сидела не шевелясь, сжав кулачки, с расширенными от страха глазами.

Скорее бы пришла мама! Но нет, она вернется не скоро, родители обычно возвращались домой, когда Дебора уже давно лежала в постели. Она узнавала об их возвращении по полоске света на потолке, которую отбрасывали фары автомобиля, когда он выезжал с холма на дорогу.

Темнота в коридоре за дверью детской сгущалась и становилась все черней и зловещей. В дальнем конце коридора была лестница на чердак, где Деборе запрещали играть. Но она часто поднималась туда тайком и знала наперечет все скрипучие половицы.

Она посмотрит сейчас, что делается на чердаке. Дебора вся обратилась в слух. Глаза ее не отрывались от закрытой двери.

Ах, если б она была мальчиком! Она залезла бы тогда на чердак и выстрелила из ружья. У отца было ружье, но ведь девочки из ружья не стреляют. Она знала, что отцу очень хотелось, чтобы она была мальчиком. С какой досадой он всегда смотрел на нее! Однажды он приложил ей ружье к плечу, так, что она ощутила подбородком полированную поверхность приклада, но как она ни старалась побороть страх, она не могла спустить курок. Тогда отец нажал ей на палец. Она не испугалась выстрела, но отец сказал: «Господи, Дебора, и почему только ты не мальчик?»

Она боялась даже старого амбара на краю карьера, хотя Люси, Том и Фреди часто забирались туда. Она любила играть на сеновале, но боялась спускаться вниз по веревке. Люси спускалась, а она боялась. Однажды, когда Люси с ними не было, Фреди и Том ради шутки привязали ее в лесу к дереву. Дебору нашел отец Тома, он жалел ее и ругал мальчишек, а ее отец только рассмеялся…

Если бы она могла стать храброй, как ему этого хотелось! Однажды отец посадил ее на лошадь, но и тут она сплоховала. Она потом старалась привыкнуть к Пренсеру, но после того случая отец даже не вспоминал о ней, когда уезжал кататься верхом. Может быть, он не так бы не любил ее, если б знал, что дело тут было не в страхе, а в чем-то сильнее ее, с чем она ничего не могла поделать. Сами по себе вещи были не страшными, и Дебора их совсем не боялась, но как-то так получалось, что все оборачивалось против нее… Но отцу этого не объяснишь. Он все равно не поймет.