Затерянная улица - Страница 35

«…чрева твоего Иисус, святая дева Мария, богородица…»

— …я всегда говорила, что иметь родственника духовного звания — божья милость. А Джо каждый месяц служит за меня молебен…

«Молись за нас, грешных…»

— Молитвы доходят до бога. Молитвы Джо наверняка откроют мне врата рая… но все-таки… Они мне и здесь здорово помогли…

«И ныне и в час кончины нашей аминь».

...

Уильям Кинсли

В яме

Джим воткнул лопату в землю и с облегчением оперся о черенок худой спиной. Осторожно вытер руки о бумажные джинсы и стал разглядывать натруженные ладони: кожа еще не успела загрубеть на месте сорванных водяных мозолей. Он медленно покачал головой, ругнулся шепотом и снова взялся за лопату.

— Ну как ты там? — спросил Уолт, выкидывая землю. Его широкая спина, загоревшая до цвета глины, которую они копали, мерно сгибалась и распрямлялась. Вот он нагнулся, вгоняя лопату в землю, выпрямился, снова нагнулся, снова выпрямился, и так целый день — человек он или машина?

Джим сплюнул коричневую от пыли слюну сквозь кривые зубы.

— Ничего вроде, вот только это проклятое солнце, — вяло отозвался он, снова ставя ногу на лопату.

— Да, жарит вовсю, а в этой чертовой яме просто душегубка.

«А тебе хоть бы что, ты вон свеж как огурчик», — подумал Джим, глядя, как прыгают длинные выгоревшие на солнце волосы его напарника, как подымаются и опускаются его плечи. Он в сотый раз огляделся вокруг и в сотый раз увидел все те же неровные желтые стены ямы, которую рыл. К небу он уже давно не поднимал глаза — его пугала синяя бездонность зноя. Каждый раз, как он наклонялся, солнце било его по затылку и не давало выпрямиться. Раскалившаяся земля жгла ноги даже сквозь толстые подошвы башмаков. А ведь еще только утро. Как он выдержит до вечера? Руки были чужие, он с трудом поднимал их, поясницу ломило. Через час-полтора все тело будет ныть мучительной болью. Так было все дни, что он здесь работает. Он посмотрел на свои худые, костлявые руки.

Как он здесь очутился? Неужели еще две недели назад он работал на заводе? Неужели полтора месяца целыми днями бегал с тележкой по темным цехам, возил заготовки, шестеренки, металлическую стружку, возил все, что ни прикажет эта скотина мастер, ни на минуту не оставляя тележки… Он с силой вогнал лопату в землю, и вдруг руки и плечи его как током пронзило болью — лопата наткнулась на камень. Он чертыхнулся. Две недели назад он прочел во время перерыва в газете: «На Аризоне строится плотина! Нужны рабочие!» В тот же день он взял расчет в этой гнусной лавочке и уехал с таким чувством, будто вырвался из тюрьмы на волю.

Но здешний десятник оказался не лучше, чем мастер на заводе. Полдюжины экскаваторов простаивает, а он, Джим, надрывается в этой проклятой дыре только потому, что какой-то болван построил черт знает какую высокую стену и экскаватору сюда не забраться. Ремень впился в тело, сжимая словно огромная раскаленная рука, которая, казалось, хочет выдавить из него всю кровь до капли.

До капли… А где же водонос? Они уже два часа работают. Роются тут как кроты, сверху их не видно, он и забыл о них, ушел, наверное, давным-давно. А может, кроме них с Уолтом, на свете и людей не осталось?.. Поднимаясь все выше, солнце высушило стены ямы. При каждом взмахе лопаты вздымалась густая серая пыль, она липла к потному телу. Джим с Уолтом были теперь такого же цвета, как глина, которую они рыли, — два маленьких глиняных человечка на дне ямы-ловушки.

Наконец раскаленную тишину разорвал свисток. Джим выкарабкался из ямы. Ошеломленный простором, он тряхнул головой, стараясь прийти в себя. В зыбком мареве зноя застыли бездействующие экскаваторы, словно издеваясь над ним; высились никому не нужные горы белесой земли, и над всем — он невольно поднял глаза — поднималась слепящая белая громада незаконченной плотины, заливая котлован беспощадным светом. Дожидаясь своей очереди у умывальника, Джим все старался загнать горячий пот обратно в поры измученного тела.

Потом он лег в тени грузовика и развернул завтрак. От запаха раскаленного металла и краски мутило, кусок застревал в горле. Джим пил и никак не мог напиться. Плотину он сейчас не видел, но она и невидимая давила его. Вокруг расположились рабочие, серые от пыли, изможденные, они так устали, что пройти четверть мили до барака, где была столовая, им было не под силу. Он вспомнил свое лицо в зеркале в конце первого дня работы здесь: скулы туго обтянуты обожженной кожей, щеки ввалились, покрытые пылью волосы прилипли к черепу…

Свисток ворвался в мозг, оставив после себя пустоту. Джим заставил себя встать и побрел к яме. На плотину он не глядел, но жар, который она излучала, жег его. Яма зияла как могила, и он не сразу решился спрыгнуть в нее.

Время как будто остановилось… Теперь уже болело все тело. А Уолт все время что-то говорил, говорил, его словно прорвало. Джим едва отвечал ему, но добродушная болтовня все лилась, снова заполняя яму до самого верху, и Джиму хотелось врезаться в поток звуков лопатой. Попросить Уолта замолчать нельзя, намекнуть бы ему, но как это сделать? Снова перед глазами встала стена плотины. Голос Уолта натыкался на нее и, отскочив, камнем бил Джима по черепу. Он потряс головой, и до сознания дошли слова:

— …и фигура у нее в порядке.

О ком это он? Наверное, о той официантке.

— Да, девочка подать себя умеет. Ребята придут в бар, глаза вылупят, рты поразевают и сидят млеют. Уж мы к ней и так и эдак — ни в какую. Всем от ворот поворот.