Затерянная улица - Страница 60

Он вопросительно посмотрел на нее, и она пояснила, не глядя ему в глаза:

— Вдруг он придет раньше тебя — тогда ты не успеешь.

— Подумаешь, какое дело — Стивен меня тысячу раз видел небритым…

— Да, но он-то будет побрит — и мне хочется, чтобы ты был не хуже других.

Он стоял в нерешительности, поглаживая обросший щетиной подбородок.

— Может, оно и следовало бы побриться, да после этого кожа делается чересчур нежной. А мне надо идти на ветер.

Она больше не настаивала и помогла ему собраться. Принесла из спальни толстые носки и шерстяной свитер, замотала ему лицо и лоб шарфом.

— Я скажу Стивену, чтобы он пришел пораньше, — сказал он, остановившись в дверях. — К ужину. У отца небось набралось для меня порядком дел, так что если я к шести не вернусь, ужинайте без меня.

Энн долго смотрела ему вслед из окна спальни. Когда она наконец встряхнулась, дрова в печке едва тлели и по дому уже расползался холод. Она открыла поддувало. Пламя опять заплясало, но, прибирая со стола, она чувствовала, что ее что-то давит, связывает все ее движения. Это была тишина — морозное безмолвие унылых полей и застывшего неба. Энн казалось, что оно притаилось за дверью и неумолимо ее подстерегает, зная, что Джон далеко и не может прийти к ней на помощь. Энн прислушивалась к тишине, замирая от страха. Тикали часы, в печке потрескивали поленья. А за этими звуками кралась тишина.

— Я просто дура, — прошептала Энн и с вызовом загремела посудой, а затем принялась подкладывать в печь дрова. — Сижу в тепле и безопасности и что-то воображаю. Я просто дура. Хорошо, что он ушел, — можно будет спокойно помалярничать. День пройдет незаметно, и киснуть будет некогда.

Она купила краску еще в ноябре и с тех пор дожидалась, когда потеплеет. Краска потрескается и облупится, если ее нанести на прихваченные морозом стены, но Энн надо было чем-то заняться, спрятаться от гнетущего ее холода и одиночества.

— Первым делом, — заговорила она, открывая банку с краской и подливая туда немного скипидару, — надо как следует натопить. Набить печку и оставить дверцу открытой, чтобы все тепло шло внутрь. Заткнуть чем-нибудь щели в окнах, чтоб не было сквозняка. Тогда мне станет веселее. Это у меня от холода кошки скребут на душе.

Энн деловито двигалась по комнате, выполняя каждое маленькое дело с преувеличенным вниманием и сосредоточенностью, как бы воздвигая щит между собой и окружающим ее снежным безмолвием. Но когда печь оказалась полна дров, щели в окнах заткнуты и она принялась красить дверь спальни, ей стало опять не по себе. Равномерное, негромкое шуршание кисти не заглушало тиканья часов. Вдруг движения Энн стали нарочитыми и вся ее поза — неловкой, словно она почувствовала, что за ней кто-то наблюдает. Это ее опять настигла тишина, злобная и угрожающая. Огонь сердито трещал и плевался искрами. Но тишина его не боялась.

— Я дура, — твердила себе Энн. — Все жены фермеров остаются одни. Нельзя поддаваться. Нельзя киснуть. Через несколько часов они будут здесь.

Звук собственного голоса немного успокоил ее, и она продолжала:

— Я приготовлю им хороший ужин, испеку печенье с изюмом, которое он так любит, после карт мы будем пить кофе. Нас будет всего трое, так что я, пожалуй, буду смотреть, а Джон пусть играет. Лучше, когда четверо, но зато можно будет поговорить. Это то, что мне нужно, — с кем-нибудь поговорить. Джон никогда не разговаривает. Он сильнее меня, он этого не понимает. Но ему нравится Стивен — что бы там ни болтали соседи. Может, он как-нибудь опять его пригласит — и еще кого-нибудь из молодежи. Нам это обоим нужно — чтобы самим не стареть… А там, глядишь, и март подойдет. В марте тоже бывают морозы, но почему-то они не нагоняют такую тоску. Чувствуешь, что весна близко.

Она стала думать о весне. Мысли опережали слова и опять оставили ее наедине с собой, с притаившейся за стенами тишиной. Сначала мысли были радостные, полные надежды, потом негодующие, мятежные, тоскливые. Распахнутые настежь окна, солнце, оттаивающая земля, пробивающаяся повсюду жизнь. Трудовой день, начинающийся в половине пятого утра и кончающийся в десять вечера; Джон, жадно глотающий пищу и не произносящий ни слова; усталый бессмысленный взгляд, который он обращает на нее, когда она заговаривает о поездке в город или хотя бы к соседям.

Весна несла с собой тяжелый беспросветный труд. Джон никогда не нанимал работника. Он хотел поскорее выкупить закладную на ферму; после этого он построит новый дом, станет покупать ей красивые платья. Однако даже при самых высоких урожаях выкупить ферму им удастся лишь через много лет, и иногда ей приходило в голову, что, может быть, не стоит спешить с выкупом. Они только измотаются, понапрасну убьют свои лучшие годы. Ей хотелось жить, а не только иметь хорошо обставленный дом. Ей хотелось, чтобы Джон уделял ей больше внимания сейчас, а не покупал наряды, когда она состарится и они будут ей ни к чему. Но Джон, конечно, не мог этого понять. Он считал само собой разумеющимся, что у нее должны быть наряды, а он — ни на что иное все равно не пригодный — обязан работать как вол, по пятнадцать часов в сутки, чтобы ей их покупать. В его преданности было какое-то необъяснимое и непреодолимое самоуничижение, которое заставляло его приносить себя в жертву. И когда у него болел каждый мускул, когда он еле волочил ноги от усталости, ему казалось, что он хоть в какой-то мере вознаграждает ее за свое огромное неуклюжее тело и свой неповоротливый ум. Ему и в голову не приходило, что этими жертвами он лишь окончательно себя обезличивает. Из года в год их жизнь катилась по одной и той же узкой колее. Он выезжал в поле, она доила коров и окучивала картошку. Ценой каторжного труда Джон экономил на жалованьи работнику и каждую осень выплачивал несколько лишних долларов сверх процентов по закладной. Но единственным осязаемым результатом его усилий было то, что он лишал жену своего общества, а сам тупел, старел и покрывался морщинами быстрее, чем это случилось бы, если б он так не надрывался. Он был не способен объективно взглянуть на свою семейную жизнь. Главным для него были не плоды его самопожертвования, а сам факт, жест, готовность что-то сделать во имя жены.