Затерянная улица - Страница 81

Он угрюмо помешивал ложкой суп, то опускал ее, то вытаскивал, словно ему не хотелось есть. Суп был его любимый — Френсис обожал горячие супы. «Горячий суп, — говорил он, — создает ощущение, что ты следишь за собой, в этих супах есть нечто целительное».

— Даю голову на отсечение, она его бросила! — воскликнул он наконец с возмущенным видом.

Совершенно незачем было спрашивать, кого он имеет в виду.

— Я его встретил сегодня в холле, — буркнул Френсис. — Вид ужасный. Лицо серое, небритый, волосы дыбом. Словно персонаж из Конрада. Несчастный малый, жалкий недотепа!

— Ее и в самом деле что-то не видно, — заметила Паула. До сих пор она остерегалась делать заключения, пусть даже самые очевидные, предоставляя право первенства мужу. О Френсисе говорили, что он не знает себе равных при отборе свидетельских показаний и перекрестных допросах. — Покуда она продавала холодильники, я то и дело ее встречала. Интересно, где же она сейчас?

— В Рено, — сумрачно ответил Френсис. — Или в Мексике, оформляет один из этих скоропалительных разводов, шлюха эдакая. Я давно ее раскусил. Я знал, что она что-нибудь такое выкинет.

Пауле захотелось спросить мужа, за что он так не любит миссис Лавлес, но так как она знала, что правды он не скажет, а видеть, как Френсис пытается обмануть самого себя, ей было неприятно, она воздержалась.

— Не знаю, за что я ее так не люблю, — сказал вдруг Френсис, к немалому испугу Паулы, — но ни за какие блага в мире я не захотел бы снова быть в их возрасте. — Он тоскливо улыбнулся. — Средний возраст имеет много преимуществ.

— Ну, мы еще не среднего возраста, — попыталась ободрить его жена. — Лет десять можно повременить. Тридцать четыре — совсем немного.

— Вполне достаточно для того, чтобы засушить себя, — ответил Френсис. По временам на него находил стих самобичевания.

— Засушить?

— Мы бесстрастные, высушенные, hortus siccus, — ответил он, очевидно предполагая, что говорит с приятной меланхолией.

В душе Паула обиделась и тут же пожалела об этом, ибо Френсис немедленно все заметил.

— Я же не говорю, что мы не способны любить, — ворчливо сказал он. — Я говорю «бесстрастные». Это разные вещи.

— Ну, обычно, где одно, там и другое.

— У нас с тобой — нет.

— Пожалуй, — согласилась она. — Но я не уверена, что это так уж хорошо.

— Конечно, хорошо, — убежденно ответил Френсис, — ведь мы ленивы. Страсть требует, чтобы ты всегда был в форме, словно бегун. Чтобы умел выложить всего себя как раз перед финишной ленточкой. Ларри приходится держать себя в форме, иначе он от нее ничего не получит. Он все время на ринге.

— Интересно все же, где она?

— Рено, — повторил он. — Или Мексика.

— А может, он замуровал ее в погребе? Ее так давно не видно. — Они уныло посмотрели друг на друга. — Сколько же дней, — сказала она, облекая в слова мелькнувшую у обоих мысль, — сколько дней должно пройти, пока соседи наконец что-то заметят и станут задавать вопросы? Месяц, два, а там является инспектор.

— Он ее и пальцем не посмеет тронуть, ведь ты сама говорила, что он ее просто обожает.

— Возможно, как раз поэтому. — Паула сама не могла понять, верит ли она в то, что говорит.

— «Ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал». Всю жизнь был убежден, что в этих словах нет ни капли истины, да и сейчас так думаю. Она живехонька, будь спокойна, такие неистребимы.

— Надеюсь, что так, — согласилась Паула, и они принялись за свой умиротворяющий суп, впитывая его целительное тепло. «Холодные кости, — думал Френсис, — холодные кости».

Он никак не мог разобраться в тех сложных ощущениях, которые вызывали в нем соседи, — жгучее раздражение уживалось в нем с желанием понять и простить. Всякий раз, когда он думал об Элизабет, в уме у него возникало слово «паршивка» и он поспешно принимался анализировать свои чувства, стремясь понять, откуда в нем такая злость. Он понимал, да и Паула тоже, наверно, это понимала, что если у него сжимается горло и бешено частит пульс из-за такой женщины, как Элизабет, то виной тому вовсе не ее округлые формы, а доходящее до глупости простодушие, предельное неведение, счастливая безответственность, какое-то чисто детское отсутствие здравого смысла, сулившие такую самозабвенную страсть, что при одной мысли о ней у него голова шла кругом. В нее можно было ринуться, как в омут, и позабыть обо всем — о законопроектах, о рукописных нотах, останутся только шлепки, да объятия, да смешки, да случайные ссоры, когда не разговариваешь по целым дням и умираешь от желания заговорить, и примирения, и всякие нежности, и ошалелые глаза.

Он вдруг с пронзительной очевидностью осознал, как ненавидел он все это, как избегал этого, как вымуштровал в Пауле ее олимпийское спокойствие. Умение вести перекрестные допросы приносило мало пользы в пререканиях с женой. «Не забывай, пожалуйста, у меня тоже есть чувства», — не раз сварливо напоминал он жене.

Френсис не мог удержать свои мысли под спудом, но и не видел в них ничего криминального, он с глубоким ужасом думал о Ларри, так смиренно покорившемся безрассудству жены. «Я бы посадил жену на цепь, если бы она стала устраивать мне такие штуки», — мелькнуло у него в голове. Мысль показалась ему забавной. Паулу никто не стал бы сажать на цепь, она не побуждала к таким действиям. Речь шла об абсолютно несовместимых понятиях. Паула была совершенно не из того теста, что Элизабет, она обладала редким для женщины здравомыслием. В ту пору, когда они поженились, ока еще не была столь рассудительна, но ведь то же самое он мог сказать и о себе. Что касается ее внешности, то, на его взгляд, она ничуть не изменилась к худшему. Особенной яркостью Паула не отличалась и прежде, зато она всегда была подтянута — гордость корсетной мастерицы, живое доказательство всемогущества хорошего туалета; она хорошо сохранилась и долго еще сохранится, невоспламеняющаяся и стройная.