Затерянная улица - Страница 10

— Не люблю, когда бабы курят, — возразил Бен.

Кончился один фильм, начался новый, и все затихли.

Это был рассказ о соревновании летчиков. Герои выделывали в воздухе поразительные трюки, показывая фигуры высшего пилотажа. Берри застыл, вцепившись в спинку переднего стула. Бен и Мэтью, не имея сил сдержаться, пронзительно вскрикивали:

— Они столкнутся!

— Нет… да… вот!

— Гляди, гляди, гляди-и-и, гля…

К их крикам присоединились голоса других зрителей. Самолеты на бешеной скорости неслись к земле и друг на друга.

Тут раздался скрежет и экран померк.

Зажегся свет, киномеханик загремел инструментами, пытаясь починить аппарат. Потом он вышел вперед и сказал:

— Простите, братцы, сломалась машина, придется везти ее в починку. Больше показывать не могу.

Послышались вздохи разочарования, но никто не ругался. Люди гуськом выходили из зала, наполняя ночной воздух взволнованными голосами.

Они зашли в дом, чтобы Бен сменил одежду, и хозяйка заставила их выпить горячего чая с ломтем черствого хлеба.

— Ночуйте, — убеждала их она, — у меня хватит одеял на всех, в кухне на полу ляжете.

— Нет, — отказался Саймон, — туман рассеялся, на дворе светло как днем. У нас до черта работы — скоро рыбачить.

Берри жадно и молча ел и пил. Он был горько разочарован, что не удалось досмотреть фильм.

Уже светало, когда лодка пришвартовалась в Гренни-Коув. На обратном пути море было беспокойнее, чем они ожидали, и пришлось держаться берега. Все понуро молчали. Слышался лишь скрип уключин и всплеск воды.

К утру с запада подул теплый ветер. День обещал быть отличным. Всходило солнце, в воздухе сначала вспыхнуло оранжево-лиловое пламя, а потом на небе заиграли нежные розовые и голубые краски.

Свет залил холмы и добирался до спящих домиков. Засверкал затаившийся в лощинах лед.

— Ну, вот и вернулись, — сдержанно сказал Саймон. — А все-таки не зря съездили.

— Точно, — сказал Берри и широко зевнул. — Девочка была что надо.

— А здорово, наверное, жить в таком месте, где всегда можно видеть такие потрясающие штуки, — сказал Мэтью.

Рассвело, и под косыми лучами солнца море синело, как сапфир. А они все стояли, размышляя над виденным и не умея выразить свои мысли. Потом Саймон сплюнул и сказал, глядя остальным в лицо:

— Не знаю, как по-вашему, но, по-моему, нельзя, чтобы люди так рисковали, снимаясь для какого-то кино.

Мэтью степенно наклонил голову в знак согласия.

— Верно, — сказал он. — Так рисковать ради забавы… Странно, что нет против этого закона.

— Конечно, должен быть такой закон. Они же могли разбиться.

Больше никто ничего не сказал. Из труб домов потянулись дымки. Бен зевнул. Они высказали то, что их больше всего тревожило, и спокойно отправились по домам.

...

Хью Гарнер

Ханки

Знойное утро августа. Солнце еще не поднялось над горизонтом, но смежит глаза, точно заслонка добела раскаленной печи, и холодный пот катится по спине. Небо стоит высоко и так лазурно, какими могут быть только небеса, а кучевые облака и с ними тень появятся не раньше полудня. Перед нами высокие, до плеча, простерлись сомкнутые ряды стеблей табака цвета тускло-зеленой желчи. Я, Ханки и остальные сидим на траве у края поля в Онтарио и ждем, когда привезут с фермы бетонный бункер. Маленький трактор, выехавший со двора на пыльную дорогу, заглушает скрипучий стрекот кузнечиков в живой изгороди.

Ханки — так он себя назвал — устанавливал темп работы нашей бригады.

Вместе со мной он обосновался в заброшенном складе для инвентаря. Теперь, сидя в траве, он делал наклоны, без всякого усилия касаясь ладонями носков своих кедов, — упражнение излишнее, если учесть, что гибкость мы приобретали, работая в поле. Ханки гордился своим телосложением, был помешан на физической выносливости и каждый вечер тренировался, поднимая переднюю ось старого фордика с насаженными на нее колесами. Он верил в силу и здоровье, как иные верят в образование. Он сказал мне в день, когда я пришел на ферму: «Кто я? — Ноль, перемещенное лицо, неуч, только что сила большая. Будешь сильным, всегда найдешь себе работу». Его философия была вполне справедливой, и я устыдился своего тщедушия, и еще больше того, что вот уже много лет без толку пропадают мое образование и опыт.

На тракторе приехал Курт. Бункер с высокими стенками он остановил на меже между четвертым и пятым рядами нового поля. Курт взглянул на нас, и мы поднялись. За ночь мое тело, усталые мускулы утратили подвижность и отказывались мне повиноваться. Молча мы прошли к своим рядкам, присели на корточки и принялись сламывать правой рукой нижние листья, складывая их в согнутую левую. Мир вдруг превратился в джунгли, и мы ползком двигались по песчаной дорожке, надеясь на призрачное избавление на другом конце поля.

Вскоре Ханки опередил меня, его коричневые от загара плечи колыхались и подскакивали за два ряда от меня, стриженная ежиком голова ритмично кивала меж стеблей. Всякий раз, когда он пересекал мой рядок на пути к бункеру, он ободряюще подмигивал мне. Его походка, то, как он размахивал пышной охапкой зеленых и пожелтевших листьев перед носом Курта, хозяйского доверенного, выдавали его гордость собственной ловкостью и сноровкой. Френчи Коут и старик Крумлин, работавшие по другую сторону от трактора, намного отстали от меня и Ханки. Курт за рулем трактора недовольно ерзал и поторапливал их злобными взглядами.