Затерянная улица - Страница 11

Когда я добрался до конца своих рядков, Ханки уже лежал, растянувшись в тени табака, голова его покоилась на песке. Он лениво размазывал пальцем струйки пота на шее. Увидев меня, он приподнялся.

— Для новичка, ты молодец, Джордж, — сказал он.

— Ага, — отозвался я и повалился на траву.

— Зря ты пришел на ферму так поздно. Пришел бы, когда пололи. Сам полешь, легче убирать. Давай расслабь мускулы, — сказал он.

Он вытянул руку. Под шоколадным загаром мышонком перекатывался бицепс.

— Ты прав, Ханки. Наверное, было бы легче.

— Сколько тебе лет, Джордж?

— Сорок пять стукнуло.

Он с серьезным видом покачал головой:

— Уборка — это для молодого. А как ты получил работу у Вандервельде?

— Как все батраки. На невольничьем рынке в Симко.

— А зачем ты подрядился на табак, Джордж?

Мне не хотелось распространяться. Рассказ о моем семейном и финансовом крахе занял бы целое утро.

— Деньги были нужны.

— Да, — заметил он грустно. Потом просветлел: — А сколько лет Ханки, угадай, Джордж?

Я приподнялся и оглядел его.

— Двадцать четыре или двадцать пять.

— Двадцать три, Джордж. Родился в тридцать пятом. — И с гордостью: — У меня есть бумаги.

Я улыбнулся и снова лег. Я думал о том, что предстоит убрать еще очень много нижних рядков. Потом работать станет легче, потому что будем сламывать листья все выше. Эта надежда на облегчение удерживала меня здесь, как и отчаянная нужда в деньгах.

— Пора, Джордж, — сказал Ханки, вставая.

Я поднялся, когда Курт отцепил от трактора загруженный бункер, на краю поля прихватил порожний и подвез к меже на полпути между следующими десятью рядами. Он нетерпеливо ждал, когда наша пятерка начнет работать, потом снова прицепил к трактору наполненный бункер и покатил на ферму, где другие батраки сортировали и связывали листья.

Ханки был прав: уборка табака — работа для молодого. На ферме Вандервельде я находился только третий день, но мне не верилось, что я еще цел. Каждый день начинался пыткой, а к вечеру на меня обрушивались все муки ада. Разве будешь сильным физически, если в течение пятнадцати лет ты лишался места, то в одной, то в другой газете, или вообще сидел без работы. Я потел отчаянно. Зато испарился запах алкоголя и радовало хотя бы это.

В полдень миссис Вандервельде постучала палкой по куску рельса, созывая нас обедать, и мы заковыляли по дороге к дому следом за трактором. Ханки, как всегда, бежал впереди всех, чтобы успеть помыться под самодельным душем позади сушилок. Проходя мимо, я увидел его за полотнищем мешковины, голова его была запрокинута под струю воды. Я вымыл только руки.

Стол выставили во двор под тень дуба. Двое мужчин, связывавших листья, и женщины-сортировщицы — жена Френчи Коута и девушка-француженка — уже обедали. Я не знаток бельгийской кухни, но ферма Вандервельде не то место, где можно было ее изучить. Третий день подряд нам давали вареное мясо с отварным картофелем и репой. Мэри Вандервельде, восемнадцатилетняя дочь фермера, в туго облегающем платье, накладывала, еду на тарелки. Мы торопливо глотали, чтобы ничего не досталось мухам.

Ханки подошел к столу минуты через две, вода стекала у него с волос, глицериновыми каплями оседая на плечах. Наполняя тарелку Ханки, Мэри прислонилась к нему. Ханки смущенно ей улыбнулся, потом опустил голову, перекрестился и стал есть, не обращая внимания на назойливых мух. В тарелках, накрытых марлей, лежали пончики, но я предпочел кружку кофе. Мое восхищение Ханки было омрачено завистью. Мне хотелось, чтобы мой сын походил на него, если бы я имел сына. Но я даже не помнил, был ли я сам когда-нибудь таким молодым и здоровым, как Ханки.

Семейство Вандервельде, специалист из Северной Каролины, по имени Джо, и Курт Грюнтер обедали на кухне; мы, остальные, ели во дворе, если не было дождя. Когда мы пили по второй кружке кофе, курили и болтали, кто по-английски, кто по-французски, из кухни вышел Вандервельде и направился к нашему столу во дворе.

— Курт говорит, что вы не все нижние листья обрываете, — заявил он.

Мы посмотрели на него все, кроме Ханки.

— Так вот, чтоб каждый лист был сорван. — Он стоял перед нами, упершись ладонями в жирные бока, точь-в-точь бельгийский бургомистр. — Крумлин и ты, Тейлор, — продолжал он, глядя на меня. — Я этого не потерплю. После ужина пройдетесь по рядкам снова, и чтоб ни одного листа не оставить.

— Ни одного и не оставили, — сказал Ханки, устремив взгляд на хозяина. Он дерзко куснул пончик и запил кофе.

Вандервельде повернулся к Ханки, на щеках у хозяина выступили белые пятна.

— Я не говорил про твои рядки, — сказал он.

— А почему Курт молчал в поле? — спросил Ханки.

Они не отводили друг от друга взгляда долгую минуту, и разделяло их нечто большее, чем страх или уважение.

— Чтоб больше этого не повторялось! — произнес хозяин, круто повернулся и двинулся обратно к дому.

После обеда Ханки подошел к трактору и долго пререкался с Куртом по-немецки. Курт слез с машины и вместе с Ханки прошелся вдоль рядков табака, которые мы обирали утром. Когда они вернулись, в руке у Ханки было несколько желтых, хилых нижних листков. Со злостью он швырнул их в бункер, потом исчез в зелени табака и принялся за работу.

За ужином об уборке не было сказано ни слова. Хозяин не появлялся. Мужчины приняли душ во дворе, позади сушилок, а обеим женщинам, канадкам-француженкам, по случаю субботы позволили мыться в доме в ванной. Я положил шорты и свою запасную сорочку мокнуть в ведро с водой. Потом улегся на койку и в открытую дверь склада наблюдал за Ханки, поднимавшим во дворе штангу. Я слышал, как болтали и смеялись наши две женщины, садясь в машину Френчи, потом смотрел вслед, когда он вел машину по дороге в Симко.